Однако теперь даже потеря птицы произвела мало впечатления на девочку. Но была в этом превращении и боль. Она спрятала руку в складках рубашки, словно желая охладить призрачный огонь, и под тканью жжение действительно немного ослабело, превратившись в ноющую боль. Однако желание броситься к источнику света и смешать две боли все не покидало ее.
Странное сочетание соблазна и отказа боролись в ее груди. Но память о предупреждении сумасшедшего старика, чтобы она не подходила к статуе, всетаки удерживала ее на месте. Елена повернулась в сторону этого старика с гоблинами и обнаружила, что тот смотрит прямо на нее. Гоблины оживленно суетились у его ног, их хвосты мотались в разные стороны от возбуждения. Изменения в статуе подействовали и на них. Один, маленький, все пытался вскарабкаться по ноге старика, цепляясь острыми когтями по одежде и прямо по телу. И вдруг он зеленый журнал знакомств ей чтото, причем губы его свела судорога ненависти.
В воздухе так и чувствуются следы древнего духа. Елена обмякла в надежных руках. Она тоже чувствовала эхо какойто давно минувшей силы, которая закипала в крови и звала вперед. И эти слова вдруг всколыхнули в девочке всю боль о тех, кого она потеряла всего за два дня, о матери, отце, тетке, брате, филине, жеребце и себе самой. Но и сквозь слезы девушка продолжала неотрывно смотреть на середину зала. Эррил стоял неподвижно, словно сам превратился в статую. Его глаза тоже сверкали, но не слезами и не удивлением, они горели ужасом. Наконец, старый воин просто рухнул на колени, так, что голова его оказалась вровень с лицом мальчика.
Прости меня, я виноват, прохрипел он так неразборчиво, что девочка скорее угадала, чем услышала эти слова. Нет, свистящим звуком ненастроенной флейты произнес мальчик. Это я один виноват во всем. Я предал всех вас.
Эррил смотрел, как боль в лице мальчика становится все глубже, и знал, что его лицо зеркально повторяет эту боль. Но я убил тебя, убил своим мечом, рыдая, произнес бродяга, и снова перед его глазами возникла лужа крови на деревянном полу. Рука на его плече потяжелела, а голос стал громче. Вне хрусталя дух мой скоро развеется навсегда. Я все еще жив, но твое лезвие поразило во мне лишь то, что каждый честный человек готов убить в себе сам. Я помню, как ты лежал мертвым на полу харчевни.
Прошло столько лет, но как мало прибавилось в тебе мудрости.
